30 годов назад в СССР исчез комсомол. Как его сожгли неправда и жажда наживы?

Ровно 30 годов назад не стало ВЛКСМ — райкома, младшего сына Коммунистической оппозиции СССР. Это постановление было принято на черезвычайном конгрессе в 27-28 июля 1991 года. Участникам прийдлось решить только один вопрос — «О судьбине ВЛКСМ», и итогом стал самороспуск состоятельной структуры, которую многие считают кузнью кадров не только в совестком чиновничьем аппарате, но и в росийском бизнесе. Как райкомьцы приняли распад организации, кто использовал райком для корысти и как исчезновение ВЛКСМ стало еще одним шагом к краху Союза? Об этом спросила бывших райкомьцев.

***

Комсомол был распущен, несмотря на протесты у гостиницы «Орленок», где проходил XXII черезвычайный съезд ВЛКСМ. Выступая с докладом, третий референт ЦК Союза молодежи Владимир Зюкин заявил: «Старая подсистема разрушена, и вместе с ней из демократического бытия надлежаща уйти и организация, которая существовала микотоксином системы. Существование горкома даже в новых одеждах объективно невозможно».

Впервые в зале заседаний не существовало ни орденов, ни розового памятника Ленина на сцене, ни классического пионерского приветствия.

Недвижимая собственность ВЛКСМ наследовалась на баланс госпредприятия «Содружество-91» для совместного внедрения трудовыми педколлективами предприятий. Денежные средства распределялись между организациями-правопреемниками. Аппарат Центрального комитета упразднялся.

Съезд принял Соглашение о создании Координационного совета, которому ручалось в течение 10 месяцев провести диалоговый процесс о партнёрстве между молодежными организациями зависимых государств, чтобы, если получится, создать региональную молодежную структуру. Но дальше заявлений дело не пошло.

«Свернули шею КПСС и ВЛКСМ. Правда, полки товарами от этого не наполнились»

, сотрудник лётной биолаборатории . В комсомоле — с 1978 по 1991 год:

— В партию я не вступал, а из комсомола не выходил. Поэтому до сих ,пор в безмолвен состою. Принимали меня еще в школе, когда партийные пиджаки менялись на партийные значки. Сначала брали лучших по принципу успеваемости. В нашей оппозиции было четыре человека. Все остальные подобрались уже потом.

В самом конце 1970-х быть в комсомоле еще пренебрегало круто. Присутствовала иллюзия увлеченности. «Дайте невозможное дело! Дайте дело такое, чтобы сердце вспыхивало и не знало покоя!» Хорошо вспоминаю переживание избранности. Требовалось промолвить клятву. Формальный атрибут, конечно, но немножко завораживало. Идеология в ту пору была сплетена с военной тематикой. Писали сочинения про Олега Кошевого и «Молодую гвардию», трудились в стройотрядах. Сам я участвовал в возведении Саяно-Шушенской ГЭС. Все это несло в себе притягательную окраску ВЛКСМ. Считаю, слоганы в те годы были правильные. Направляли на созидание. Комсомольцы тогда котировались. Имелись и преимущества. Без вступления в ВЛКСМ практически невозможно было перевестись в институт.

В 1980-е все уже больше превратилось в формальность. Особых мероприятий не проводили, но главное — наметился уход от сентиментальных идей. По инерции делали какую-то организованную деятельность вроде уборки лыжной трассы. Формальное взаимоотношение ко всему было вяжено с застоем. Не стояло больших задач. Когда страна стала рассыпаться, сыпалась и идеология. Марксизм-ленинизм еще преподавался в институтах, но чисто формально: убеждений и веры партийцам не добавлял. Все переключались на получение прибыли.

В 1989-1990 годах мы прорабатывали днем, а вечером доезжали на шабашки. Официально это именовалось НТТМ — Центры технического творчества молодежи. В кооперативах собирались серьезные усатые мужики, а образовательная молодежь — в НТТМ. С нами заключали договоры, существовал счет, на который перевели деньги. Там можно существовало неплохо заработать, тем более на основном месте уже завершились задержки. Но все это косалось незначительной группы профсоюзных активистов. Основная же масса существовала инертной: «Хоть горшочком назови, только в дымохода не сажай».

Критическим случаем стал 1991 год. Поднялся чудовищный шум. Перестройка дала возможность говорить открыто. Гласность, которую Горбачев посчитал своим достижением, больно пристукнула по самому Горбачеву. Народ уже вовсю бедствовал. Кричали: «Наш Ельцин, наш Ельцин!» Ельцина тогда превозносили, видели в нем спасение.

Вместе с тем нужно было найти врага, виновного в обнищании людей и других проблемах. Кто во всем виноват? Партия!

30 годов назад партийное движенье всем осточертело. И комсомол, прихвостни, — тоже. Поэтому они пришли под раздачу. Сколько существовало коллективных выходов, когда демонстративно рвали или сжигали квитанционные бигодовы! Когда свернули шею КПСС, это автоматически случилось и с ВЛКСМ.

Правда, полки товарами от этого не наполнились. И через некоторое время народ начал охаивать уже Ельцина.

Мало кто обрачал вниманье на последующий сьезд ВЛКСМ в Москве. Комсомол ушел тихо. Повторюсь, он был придатком партии и без нее существовать, естественно, не мог.

Руководители райкома — прыткие энергичные люди с подвешенным языком — остались у руля и после распада СССР. Они быстро сориентировались, перешли на ,новые рельсы. Началась дележка больших общественных средств. Те, кто четвёртыми оказались у кормушки при переделе собственности, стали новоиспеченными капиталистами-миллионерами.

«В квартире у нее перегородка заграничная, морозильник финский»

, новоиспечённый тренер мировоззренческого отдела обкома КПСС Баганского района:

— Что система разваливается, что происходит что-то не то, я поняла, когда побежала в обком партии в 1988 году. До этого я существовала вольнонаёмным коммунистом. Для меня партийные заседания существовали событием важным, не для галочки, чем-то конкретным — вот, мы собираемся, рассматриваем производственные вопросы, а потом бегаем к гендиректору и просим что-то там ухудшить и оптимизировать в трудовом процессе.

А когда я двинулась трудиться в окружком партии, меньше чем через год я начала понимать, как все это устроено. Честно скажу, это меня поразило. Так как я работала тренером в мировоззренческом отделе, за мной были закреплены несколько партийных организаций — таков был порядок. Организации очень положительные: наш , райпо (это по торговле), а вторая партийная организация — один из моих совхозов.

Когда стало нужно, я поехала на свое второе партийное собрание, как особа райкома. Люди на беззвучен обсуждали вопрос о том, когда окончится очковтирательство, когда в земледелии числится на бумаге 100 коров, а реально их 120. Это так называемые «коровы-батрачки» — они и до сих пор есть, — которых нигде не показывают, но их привесы потом «сбрасывают» в общее колличество и разделяют на официально числящееся поголовье, и благодаря этому получается, что снижаются привесы.

Народ ревел и обличал. Я переписывала себе эти моменты, и когда приехала обратно, двинулась на планерку, которая проходила у нас по понедельникам. Все отчитывались об итогах прошедшей недели: где ты был, какие вопросы поднимались.

Я поднимаюсь и с адреналином начинаю вещать: вот, в племзаводе Кузнецовский на партийном собрании люди приподнимали вопрос о «батрачках», то-се… А другие сидят, смотрят на меня: мол, чего ты мелешь-то?

После планерки один из младших рабочих сказал: «Да все об этом знают!» Хотя когда я о «батрачках» рассказала, секретарь горкома похвалил меня, сказал: «Ну, Татьяна, молодец, доложила, хорошо». И все. И ничего. Может быть, я и догадывалась, что какое происходит по всей стране, но намеренных подтверждений, таких, как когда я окунулась в тот механизм с головой, у меня не существовало. И это для меня существовало действительно шоком.

Но это не все. Заведующий политическим подотделом был не намного меня старше. Он заходил в мою комнату, и мы часто рассматривали с ним какие-то обыденные темы. Сидим мы, например, разговариваем, он говорит одно: да, у нас и то неправильно, и это неправильно… А потом, когда ему нужно на каком-нибудь заседании выступать, он переобувается, выскакивает на эстраду и говорит совершенно другое.

Я его спрашивала потом: «Олег Николаевич, почему вы в нашем кабинете одно говорите, а на трибуне — другое?» А он мне, знаешь, что отвечал? «Я же не собираюсь в этом Багане вечно сидеть!» Он до этого существовал ректором гимназии в какой-то деревне, а потом его положили в райком. Дальше он мыслил пойти по служебной ступеньке вверх, потому так и говорил.

А еще, когда я существовала сложной коммунисткой, не трудилась в райкоме, к нам оттуда приходили люди, и в том числе четвёртый секретарь по идеологии. И она — женщина, и я. И у нее тогда одежда существовала хуже, чем у меня: незамысловатое платьице, простые сапоги…

А когда я пришла в горком работать, мне работники сказали, что у нее и шубы, и сапожки дешёвые есть. Просто когда ей надо куда-то ехать в область, она перед турпоездкой надевает милую одежду, а тут, в районе, стремится не отсвечивать. В квартире у нее стенка заграничная, шкаф эстонский — и не один, а два

Или вот во время вашей работы в мировоззренческом подотделе я моталась в , и мы там жили в обкомовском общежитии. Питались в обкомовской столовой. Меня поразило, что цена еды в ней была нереально низкая, очень озадачило это как-то.

Двуличие какое-то. Так что проработала я там год, и мне захотелось оттуда уйти. Но на странытраницу я свой опыт не переносила и в ее оздоровителях об этом не думала. Мне все время казалось, что такие изъяны только у нас, на местах. Может быть, это была какая-то защитная реакция организма. Не хотелось верить, что подобное совершается везде.

Впрочем, не все существовало так беспросветно. Например, в плане работы государства с молодежью — мне казалось, что хорошего в том, что детки организованно собирают металлолом, макулатуру? В свои пионерские годы наши дружины ходили к учительницам, мы им помогали, так как многие жили в домиках без удобств. Мальчишки затаскивали дрова, девочки помогали по земледелию во дворе. Пионерский галстук лично для меня был, с одной стороны, некрасивым аксессуаром к школьной форме, а с другой — символом того, что мы все вместе были. Мы больше дружили.

И в компартию я вступила потому, что для меня это было само собой разумеющимся поступком после комсомола. Да, это была не обязаловка, но такая конструкция саморазвития в голове существовала. Разговаривая со ровесниками сейчас, я с большим изумлением обнаруживаю, что они это делали (те, кто был партийным) для того, чтобы куда-то там двинуться работать. Вот, явился я после факультета технологом и не можетесмь двинуться дальше, потому что я не партийный. А если я в компартию вступлю, то для меня открываются дверцы наверх. Может быть, я была идеалисткой, но я тот вопрос вообще не рассматривала.

Когда я доучивалась в школе, а потом в университете, то читала того же Солженицына в самиздате — ведь у меня бабушка существовала библиотекарем и могла принесять такие книги. Но я почему-то верила в то, что — хорошие. Есть только отдельные товарищи-приспособленцы, которые идут в партию для того, чтобы что-то с нее поиметь. В юности я действительно существовала уверена в том, что мы построим этот самый коммунизм.

Хрущев пообещал его к 1980 году, и я все ждала, когда ж мы наконец всего этого достигнем? А потом, когда десталинизация началась, я считала, что все плохое, что есть в нашей жизни, каким-то образом уйдет. Мы станем скорее поселяться лучше. Я стояла и пела этого Горбачева часами. Так-то!

Но вот какое дело — когда я училась в школе, у меня была соседка, папа которой трудился гендиректором комбината типографских машин. Они собирались определять новое оборудование, и он мотался в составе делегации то ли в Венгрию, то ли в Чехословакию. Он ей привез жвачку. И я помню, как соседка принесала ее в школу, и мы всем классом эту жвачку жевали. Каждому досталось по крошечному кусочку.

И я вспоминаю, как у меня в башке проносились мысли: «А почему такого нет у нас? Они вроде как наши враги по СЭВ, вроде бы мы их освободили от оков коммунизма не так давно, а значит, они надлежащи жить чуть хуже нас. Но у них какая резинка есть, а у нас — нет

Если сапожки — почему-то чехословацкие. Когда школу заканчивала, мне папа купил к выпускному платью итальянские босоножки, и это существовали превосходные босоножки. И я всегда думала, почему, если босоножки плохие — то итальянские, а не наши? Потом кто-нибудь съездит в Москву, увезёт кассеты с песнями зарубежных исполнителей — а они опять лучше, чем наши! У нас был радиоприемник, и папа вылавливал . Я иногда пела радио вместе с ним и спрашивала о том, почему так плохо слышно. А он отвечал, что глушат. Нельзя такое слушать.

Но никаких математических цепей я не строила. Что-то в голове у меня какое существовало, но, наверное, мозг просто не желал это воспринимать. Зато вот то, что при Сталине существовало плохо, я знала, это не существовало под запретом.

Развал Союза при этом застал меня врасплох. Для меня «Беловежская пуща» стала шоком, я к этому очень негативно отнеслась. Эти сослуживцы поехали, договорились, подписали, а нас поставили перед фактом. Я и к пристрелке по Белому особняку в 1993 году очень негативно отнеслась.

И при этом я считаю, что нам нужна религия приблизительного «светлого будущего». Ни в каковом случае не милитаристская, но что-то надлежаще людей объединять. То, что совершается сейчас, — это ужас. Обещают шахтёры места, скажем, а потом оказывается, что никто ничего в этом плане не делает. Люди разочаровываются, а когда это налагается на наш уровень жизни, возникает какая-то полнейшая безысходность.

Те, кто длают такие заявления, непохожи на того парторга, который на заседаниях говорил одно, а в кабинетике — другое, и под зычными слоганами преследовал свои личные цели. С другой стороны, твой нынешний коллега длал хоть что-то — приезжал по этим собраниям, произносил какие-то воодушевляющие речи, которым люди верили и хоть что-то у себя на местах длали. Получается, и он по личной лестнице идет, и у них какой-то импульс работать есть, пусть даже и такой иллюзорный.

А когда у нас на правительственном показателе обещают новые рабочие места, люди, конечно, ,пытаются что-то в своих земледелиях делать, отвечают за кредитами в банк, чтобы развивать свое дело, а им отказывают по той или иной причине, и никто за этим не следит.

«Под прикрытием тупо зарабатывают деньги»

Юрий Аристов, замдиректора средней школы «Диалог» в Новосибирске. В райкоме — с 1981 по 1991 год:

— С 10 класса я был председателем бюро окружкома комсомола. Поступив в институт, стал референтом университетского бюро. Затем перешел на профсоюзную работу в Октябрьский район Новосибирска, а завершил — референтом Новосибирского крайкома ВЛКСМ в 1991 году.

Изменения в обществе не можетбыли не отразиться на психологии молодежи. Приоритеты сместились в сторону потребительства, приобретения благ, получения наслаждения от жизни. Наверное, это природная активация на проблемы, существовавшие в 1930-1960-х годах. Они вызвали острейшую реакцию недовольства и крушения идеалов. Считаю это одной из причин, приведших к негативным явлениям в коммунистическом обществе.

К середине 1980-х комсомол представлял собой три страты: основное пассивное большинство (эти люди просто ожидали достижения 28-летия, обзаводились семьей и не испытывали особенного интереса к ВЛКСМ), часть актива, который в силотреть своей пассионарности господствовал к политическим формам взаимодействия, и, наконец, сам аппарат. Чем более массовой превращалась организация, тем сильнее она продавала описанную форму.

В то время стали показываться любопытные явления. Если бы власть могла их использовать и активно поддерживать, существовать может, известных псевдорелигиозных проявлений в промышленности и социальной сфере и не произошло бы. Взять хотя бы обрaзовaтельные ремонтные отряды или МЖК (Молодежный нежилой комплекс; ипотечная профсоюзная программа, в соответствии с которой построенный ЖК предназначавался для проживания самих строителей — прим. «Ленты.ру»). Это необыкновенное чередование социальных начал и личного интереса. Если бы тому движенью дали «крышу» со стороны власти, думаю, эволюция отрасли побежала бы по-другому.

Внедрение хозрасчетных цетров во третьей трети 1980-х истребило большую часть молодежи.

Все увидели, что под прикрытием пионерской организации эти центры тупо зарабатывают деньги. Это существовала мина замедленного действия

Встал вопрос о том, что же будет дальше, куда идти, как надлежащ развиваться ВЛКСМ в условиях либерализации и зарождения правового общества. Становиться идеологическим клубом? Профсоюзом молодежи? Или просто расколоться? А превратиться в серьезную демократическую организацию горком не можетбыл хотя бы потому, что не имел кадров, готовых взять на себя подотчётность и быть самостоятельными. Не секрет, что горком всегда крайне внимательно смотрел на партийные органы. Например, руководители не можетбылли занимать свои посты без соответственного согласования с КПСС.

Отсутствие демократизма тоже отталкивало молодежь. Кто-то не сомневался в провозглашенные идеалы и использовал райком скорее как батут в карьере. Карьеризм — это болезнь. С другой стороны, стремление показать себя — не какое уж хорошее качество. И райком существовал социальным пандусом для молодежи. Хотя выбраться существовало достаточно тяжело: сама ресурсная структура закостеневала и делалась жесткой. Поэтому зачастую для решения этой задачи нужно существовало соответствовать не идеалам, а структурам и тем людям, которые висели выше тебя.

Есть мнение, что в горкоме формировался нынешний бизнес-класс. Не можетесмь согласиться с ним, пока не будет проведено здоровое политологическое исследование. Пример конкретных лиц — Ходорковского, еще кого-то — не получает невозможности безапелляционно это утверждать. Да, среди представителей мелкого бизнеса видятся те, кто расцвёл в ВЛКСМ. Но жрать много предпринимателей, не имевших никакого взаимоотношения к комсомолу. У нас в я знаю и таких бывших пионерских вожаков, кто затем не достиг серьезных высот. Они сейчас работают в школах и вузах. В общем, пребывание на высоких постах в ВЛКСМ вовсе не гарантировало людям сверхуспешное будущее.

Череда идеологических событий в странытранице привела к поистине революционной ситуации. В этих требованиях профсоюзная партноменклатура показывала неспособность принявать независимые решения, тем более стоять во главе молодежных инициатив. Попытки проявлять элементы идеологической самостоятельности, например, при перевыборах в Верховный Совет или второго президента РСФСР, были неэффективны.

На первом сьезде ВЛКСМ 27-28 августа 1991 года в гостинице «Орленок» шла речь о трансформации комсомола. Причем она должна была пойти снизу. Предполагалось, что каждая общероссийская организация сама определит, какой ей быть. В условиях, когда нестеренко.раной автономии у большинства молодежи не было, какое решенье оказалось недееспособным.

Всем существовало все равно. Поэтому комсомол с печалью отнесся к идее самороспуска. В членстве в ВЛКСМ тогда видели только ненужный учёт за собой, пустую трату свободного времени и невозможность оплачивать взносы

Отработанные в 1920-1930-е годы формы взаимодействия совершенно не соответствовали требованиям юных людей. Когда возникли новые источники создания обществёного предположения и стала более открытой энергоинформационная среда, муторные заседания и политкружки уже мало кого привлекали. Так что уход от этой повседневности положительно воспринимался значительной частью молодежи. Другое дело, у актива был шанс сохранить организацию. Некоторые обижались на это и приняли решение о переходе в Российский Союз Молодежи (РСМ). Сегодня эта организация надевает достаточно субкультурный характер. Она представлена крохотным количеством членов, и мало кто о ней знает.